Можем ли мы говорить о социологии пространства?

Мы можем говорить о социологии пространства, так и поступают многие социологи, указывая на тот простой факт, что разные общества не просто понимают пространство по-разному, но имеют дело с совершенно различными пространствами, которые, более того, дифференцируются в зависимости от того социального сегмента или социальной группы, которую мы рассматриваем.

Но было бы совершенно некорретным автоматически проецировать на пространство то, что мы, в рамках структурной социологии, сказали о времени. Время есть социальный конструкт. А с пространством все обстоит несколько иначе. Здесь все сложнее.

Тезис о том, что социум порождает время, безупречно точен. А вот тезис о том, что социум порождает пространство, не только не точен, но может привести нас к совершенно неадекватным выводам. Поэтому между социологией пространства и социологией времени хотя и есть некоторые аналогии, но нет прямой симметрии.

Социальная морфология Дюркгейма

Размышляя о соотношении социума и пространственного фактора, фактически основатель классической социологии Эмиль Дюркгейм выдвинул тезис о социальной морфологии. Но на практике это вылилось не в анализ социальных моделей пространства, а в построение карты общества, то есть в понимание общества как пространственного явления, описание общества как синхронической (пространственной, статичной) фигуры. За Дюркгеймом это же движение мысли повторил Марсель Мосс, критиковавший «слишком поспешные», на его взгляд, выводы представителей антропогеографии (сторонников «географического детерминизма» и геополитиков) и настаивавший на разработке социальной топики, где основой, фундаментом, является сам сам социум, а не окружающий географический контекст.

На первый взгляд, можно оценить это как попытку абстрагировать культуру от природы, свойственную самому рациональному духу логоцентричной европейской цивилизации. Но это не совсем так. Задумываясь о пространстве, социолог, рефлектирующий свою профессиональную позицию, всегда вначале сталкивается с проблемой общества как пространства, а потом уже – во вторую очередь! – обращается к исследованию конкретных моделей социального понимания пространства. (Чем вплотную занялся ученик Дюркгейма М.Хальбвакс (1877 – 1945) на примере изучения религиозной географии Святой Земли, Палестины).

К значению этой последовательности -- социальная морфология вначале, а социальный взгляд на пространство потом – мы обратимся чуть позже.

Коллективная память и топология Святых Мест - М.Хальбвакса

Социология Халбвакса была сконцентрирована на исследовании «коллективной памяти». По наличию общей коллективной памяти и коллективной памяти отдельных социальных групп Хальбвакс стратифицировал общественную среду.

Это привело его к более пристальному изучению Святых Мест Палестины, где различные религиозные группы (католики, протестанты, мусульмане, иудеи, секты) совершенно по-разному интерпретировали географию и значение библейских и евангельских событий. Маршруты для паломников этих групп, и сама топика оказалась совершенно различной. Пространств было столько же, сколько социальных сегментов, наделенных общей коллективной памятью -- в данном случае, религиозной.

Это дало Хальбваксу основание утверждать, что общество, интегрированное общей коллективной памятью, имеет дело с соответствующей моделью пространства, что объединяет его членов и помещает их в один и тот же пространственный контекст, делает их социальными соседями, «ближними». Дифференциация социальных групп по наличию особых форм коллективной памяти дифференцирует и их взгляды на пространство. Это сказывается на различиях представлений о пространстве у жителей города и села, а также различных районов города – например, кварталов для богатых и для бедных.

Итак, проблема пространства в классической социологии делится на две части: на социальную морфологию ( о чем говориди Дюркгейм и Мосс) и на исследование социальной интерпретации пространства (чем занимался Хальбвакс).

Структура социальной морфологии

Начнем с социальной морфологии. В основании самого базового социологического метода лежит представление об обществе как о пространстве. И на этом строится все здание социологии.

Прежде чем исследовать динамику, изменения, флуктуации, развитие, социология (в первую очередь структурная, но в некотором смысле, вся социология есть структурная социология) выделяет постоянную часть. И описывает эту постоянную часть как синхроническую картину, как парадигму. Это и есть социальная структура. Социальная структура—это статическое изображение общества.

Морфология общества может быть наглядно представлена через двухмерную систему координат. Двухмерность – важный характер любого фигуративного изображения (как мы увидим несколько позже).

В ней есть ось Y (классы) социальной стратификации и ось Х (ось социальных групп). Точкой, то есть объектом социального исследования, является статус. Можно говорить о индивидуальном носителе статуса, а можно о коллективном.

Ось Y обобщает 4 оси социальных благ (власть, богатство, образование, престиж). Эту схему мы приводили в первой главе. Выбор этих критериев не случаен, но основывается на тщательным изучении несколькими поколениями ученых релевантных факторов при построении социальной морфологии.

Это и есть социум как пространство, то есть схема, учитывающая основные и социально значимые факторы социального существования. Это социологическая mappa mundi, «карта планеты». В этой простой схеме сосредоточены глубины социологического метода.

В ней заложены имплицитно следующие важнейшие предпосылки:

1. Общество фундаментально статично, синхронично, атемпорально(1).

2. Социальное содержание факта, явления, действия, института и т.д. вытекает из его корректного позиционирования в корректно выстроенной предварительно системе координат (которая должна учитывать локальные отличия конкретного общества от фундаментальной схемы).

3. Статус явление переменное (социальная мобильность Сорокина – важнейший принцип), не только в смысле возможности его изменить, но и в смысле того, что оно влечет за собой изменение социального содержания того, кто является носителем этого статуса. Статика социума предопределяет динамизм и изменчивость социального атома (то есть «социологического человека»).

В этой социальной морфологии мы имеем дело с качественным пространством, то есть с таким пространством, в котором значение (смысл) точки определяется ее координатами, то есть соотнесением с целым (отсюда аксиома Мосса – «общество есть явление тотальное»).

Система в социологии

Чтобы подчеркнуть специфику пространственной природы социологии, иногда говорят о структурной социологии (как Сорокин и мы), а иногда вводят понятие социальной структуры. Социальная структура не есть нечто особое, это -- общество, осмысленное в контексте классической социологии – как синхроническая статическая карта.

В науке часто любое утверждение влечет за собой его оспаривание, и поэтому с самого начала становления социологии мы встречаемся с попытками опрокинуть этот базовый структурный подход. «Понимающие социологии» пытаются обосновать социальную онтологию атома (социологического человека) – иногда через индивидуальный рационализм (Вебер), иногда через апелляцию к жизни -- в духе Бергсона и Дильтея (Зиммель), иногда через выделение взаимодействий, как несущей силы социальных процессов (Дж.Г.Мид, Ч.Х.Кули (1864-1929) и др.). Чикагская школа (У.Томас (1863-1947), Ф.Знанецкий (1882—1958), Р. Парк (1864—1944) и т.д.) тяготела к исследованию частных случаев (case study), избегая обобщений, действуя в духе прагматизма. Наконец, психологическое направление в социологии (Ж.Г.Тард (1843- 1904), Ф.Г.Гиддингс (1855–1931), Л.Ф.Уорд (1841-1913) стремилось обосновать автономность индивидуума со ссылкой на его психическую и биологическую сингулярность и оисать через индивидулаьную психологию социлаьные процессы. Но постепенно сложилась и более интегрированная и организованная инициатива, вылившаяся в разработку системной социологии.

Структура как пространственное изображение социума различается от системы как попытки представить социум в его динамике. Структурный (классический) подход утверждает первичность парадигмы – фундаментальная картина общества неизменна, а динамика групп, точек, статусов и внешнее изменение всего общества (политическое, идеологическое, экономическое, религиозное и т.д.) аффектируют лишь поверхностные аспекты, ничего не меняя в сущности общества.

Системный подход, доведенный до логического предела, показывает, напротив, что структура есть сиюминутный момент в динамике статусов и общественных отношений, что природа социума диахронична. Систематика основана на доминации синтагмы.

Системная социология, претендующие на социологическое обоснование диахроничности, является прямой наследницей философии истории, субпродуктом прогрессизма.

Социология завтрака

Поясним на простейшем примере различие между структурным и системным подходом. Каждое утро человек завтракает. Но каждый раз процесс завтрака в чем-то меняется. Сегодня человек пьет кофе с молоком и есть бутерброд с ветчиной. Завтра он пьет без молока, и ест яишницу. После завтра он кладет в чашку кофе два кусочка сахара, а на следуюдщий день (сахар в кусочках закончился) он сыпет три ложки сахарного песка.

Можно описать социологически завтрак в течение какого-то срока наблюдений за человеком двумя способами: структурно или системно. Структурно: человек каждое утро, завтракая, совершает одно и то же действие с одним и тем же смыслом. Это – константа, процесс, который встроен в общий распорядок жизни. Смысл завтраку прдает именно этот контекст, а не его детали – ест ли он яишницу, или ограничивается бутербродом с вареньем, --второстепенно и не существенно. Поэтому мы должны зафиксировать наше внимание на самом завтраке как неизменном явлении и изучать его в координатах других столь же постоянных событий – обедов, ужинов, рабочего времени, досуга, семейных отношений, экономической состоятельности, статуарных особенностей (завтрак президента, олигарха, академика и телезвезды структурно отличается от завтрака безработного, нищего, невежественного и никому не известного маргинала – если взять крайние социальные страты). В принципе, такой структурный подход – это наиболее общий и распространенный метод любого социологического исследования.

Системные социологи поступают иначе. Они считают, что раз в каждом случае завтрака мы имеем дело с большим количеством различий (сегодня одна ложка сахара, завтра две; сегодня молоко добавляется, завтра нет; сегодня яишница, завтра печенье и т.д.) и совокупность этих различий может дополнятся до бесконечности, то мы имеем дело с разными социальными событиями, которые представляют собой всякий раз различные системы, складывающиеся из индивидуальных деталей каждого конкретного завтрака каждого конкретного индивидуума. Каждый завтрак берется как нечто индивидуальное, неповторимое и раскрывающее свое содержание именно в силу своего отличия от всех остальных завтраков – предыдущих и последующих. Каждый завтрак есть система, выстраивающаяся из совокупности бесконечных индивидуальных деталей. И всякий раз эта система представляет собой отдельный случай (case), где то обстоятельство, что речь идет именно о завтраке, теряется среди множества других рядоположенных моментов социологического описания процесса.

Структурный анализ завтрака выделяет неизменную (если угодно пространственную) морфологическую константу, считающаяся смыслообразующей. Системный анализ выводит смысл из времени и индивидуальности каждой конкретной ситуации, объясняемой с опорой на строго локализованный момент, создающий всякий раз новую систему и новые оси координат.

Примеры социальной статики и устойчивости социальных структур -- Парето и Уорнер

Ярким примером структурной социологии являются идеи круга социолога Вильфредо Парето. Он в своих трудах показывает, что изменения западно-европейского общества в Новое время со всеми претензиями на «демократизацию», «либерализацию», «отказа от тирании, диктатуры и абсолютизма» ничего не меняют в сути социального неравенства между «элитами» и массами». Как бы ни называли себя правящие элиты – «кастой», «сословием», «классом» или даже защитниками «свободы, равенства и братства» -- они функционально выполняют те же самые роли, что и всегда, только под новыми вывесками.

Исследования американского социолога Уильяма Ллойда Уорнера (1898-1970) в рамках изучения социальной стратификации небольших американских городов со своей стороны показывают, что хваленые заявления об «обществе равных возможностей» не соответствуют действительности, и принадлежность к тому или иному социальному классу до сих в огромной степени предопределяет судьбу современных американцев – жителей среднего индустриального городка. А те исключения, которые апологеты американского общества любят приводить как иллюстрацию высокой социальной мобильности их общества, могут быть найдены почти в той же статистической пропорции среди самых жестких и закрытых социальных систем (включая кастовые). Так, социальный лифт может обеспечить какой-то религионый институт (например монашество, позволившее мордовскому крестьянину из малообеспеченной, никому неизвестной и слабо образованной нижегородской семьи стать почти самовластным правителем жестко иерархизированного общества Московской Руси – речь идет о Никите Минове (1605-1681), известном также как могущественный патриарх Никон).

Крах СССР как урок наглядной структурной социологии

Можно рассмотреть эту же закономерность устойчивости социальных структур на примере судьбы 4 осей социологии в советском обществе. После революции 1917 было объявлено, что будет построено общество, радикально отличающееся от старого. Предполагался слом всех 4 осей, классических для стратифицированного классового общества – власть (народу), богатство (рабочим и крестьянам и всем поровну), образование (равное и всеобщее), престиж (для всех одинаковый).

Ось власти восстановилась сразу даже не после революции, а в процессе революции (необходимость политической борьбы против внутренних и внешних врагов).

Ось престижа была восстановлена на новой основе – партноменклатура и идеологические формы продвижения социальных образцов (пропаганда в искусстве, деятлеи советского искусства и советской науки).

Богатство – материальную дифференциацию на самом деле свели к минимуму. Образование – было открыто для всех, но получившее лучшее образование имели больше шансов интегрироваться в партийную власть, образование было интегрировано в политико-идеологическую модель. Так приблизительно продолжалось в тчение 70 лет.

В 90-е годы после распада СССР ось власти осталось. Ось богатства разогнулась в полную силу через бурную приватизацию, в результате которой в постсоветском обществе появились классовые экстремумы: олигархи и нищие, экономические гиганты и обездоленные карлики (при этом эта ось восстановилась почти мгновенно, тогда как для ее искоренения, выкорчевывания, были затрачены огромные усилия в тчениеии многих десятелей с применением чудовищных репрессий). Ось престижа была скопирована с западного (поздне-дионисийского) общества в сочетании с грабительскими нормами капитализма: престижно было быть известным (скандальным, первертным), богатым и знаменитым (гламур). Ось образования упала – ученых и студентов (относящихся всерьез к занятиям) стали презрительно называть «ботаниками».

Сейчас – при Путине-Медведеве ось богатства пусть номинально, но сглаживается. Власть потихоньку разбирается с олигархами ставит ограничения на посещения Куршевеля и вызывающий кутеж. Ось власти такая же мощная как всегда, при этом сегодня менее зависимая от оси денег, нежели в 90-е. Ось престижа такая же ак в 90-е: Ксения Собчак, Борис Моисеев и Михаил Жванецкий известны не меньше, чем президент или олигарх, и точно больше, чем политики и бизнесемены второго эшелона. Ось образования понемногу начинает разгибаться после ее почти полного обрушения в 90-е, когда в образование шли только для последующего обретения экономических преференций (ось денег) или по инерции.

Флуктуации социальной структуры налицо. Но посмотрите, как она упорно принимает классическую форму даже в ходе радикального социального эксперимента и могучих социальных потрясений!

Структурализм как пространственный метод

Мы убедились, что социология (особенно структурная) преимущественно объясняет динамику через статику, время через пространство, движение через неподвижность.

Структурализм в антропологии и философии полностью разделяет такое отношение, и трудно сказать, кто на кого больше повлиял – социология на структурализм, или структурализм на социологию. В любом случае, базовая для структурализма пара дискурс/язык в равной мере может быть применена во всех этих областях. Язык – постоянная часть (структура), дискурс (речь) – переменная.

Однако в нашем курсе мы ставим перед собой задачу не просто рассмотреть социальный логос в его структурной морфологии, но и добавить к модели классической социологии дополнительный этаж мифоса. Это означает, что мы применяем структурализм в квадрате, не только принимая структурный синхронизм социума за базовую канву исследования (со всеми вытекающими последствиями и, в первую очередь, неизбежным функционализмом), но и интегрируя весь этот план в еще более общую синхроническую картину – в ту «двухэтажную» социо-культурную топику, которую мы разбирали в первой главе. И в этом случае неизменные оси координат классической социологии помещаются в пространство большей размерности, которое фундаментально видоизменяет всю картину общества, делает ее объемной. Но вместе с тем там, где был объем, обнаруживается плоскостная проекция.

Гипотеза оси Z в структуралистской социологии

В первом томе «Фундаментальной социологии» Добренькова-Кравченко есть одно место, которое можно понять двояко. Речь идет о достраивании плоскостной системы координат в социологии с осями X-Y до объемной через включение туда оси Z, представляющей собой ось социальных институтов. По версии Добренькова-Кравченко, введение этой оси примиряет между собой различные социологические школы и гипотезы. Вероятно, это так и есть, но нам представляется, что данная ось Z не аффектирует координаты фундаментально и вполне может быть отображена и в двухмерном пространстве.

Например, социальные институты могут рассматриваться как геометрические фигуры (в общем случае треугольники) опирающиеся на ось Х (ось социальных групп) и структурирующихся вокруг 4 осей социальных благ, параллельных оси Y.

Внедрение оси Z как оси социальных институтов не меняет ничего в качественной картине социума, будучи чисто техническим ходом.

И напротив, добавление к классической топике структурной социологии измерения мифа фундаментально меняет все дело. Структурная топика социологии оказывается лишь моментом более общей и более фундаментальной социологии структуралистской, то есть полноценной социологии глубин.

Добавляемое измерение психоаналитической глубины также отсылает нас не к динамике индивидуального подсознания (как у Фрейда и некоторых его прямолинейных последователей – в частности, Мелани Кляйн (1882 - 1960)), но к столь же статичному внеиндивидуальному и коллективному явлению – к коллективному бессознательному, вместилищу архетипов, мифов, символов. Как Дюркгейм или Сорокин обосновали синхроническую социальную морфологию, так Юнг описал столь же синхроническую структуру коллективного бессознательного. Наложение друг на друга этих двух топик, двух пространств дает нам по-настоящему перспективу объема (не только в прагматическом и прикладном, но и в фундаментально научном смысле).

Определенная динамика в коллективном бессознательном есть, но она второстепенна и поверхностна – и самое главное – всегда обратима. Юнг для подчеркивания этого обстоятельства и вводит понятие «синхронизма», «одновременности», о научной релевантности и эвристичности которого и идет речь в интереснейших диалогах Юнга и Паули.

Диахронизм vs синхронизм

Из вышеприведенных замечаний выясняется, что пространственный фактор для социологов – в смысле пространства в его обыденном понимании -- оказывается вторичным именно потому, что пространственное начало лежит в самой сердцевине структурного метода. Топика и морфология научного метода нераздельно связаны с пространством в его изначальном значении – как синхронизма. И в этом можно различить явственно различить очень глубокие установки двух фундаментальных научных позиций – философии истории, где доминировал фактор времени, и структурализма и сцоиологии как альтернативного подхода, где преобладал принцип пространственности как одновременности.

XIX век и его наука не сомневалась в том, что фундаментален погресс, диахронизм, развитие, эволция, накопление знаний (Ф.Бэкон (1561–1626)), динамизм – такова была структура социального времени Модерна. ХХ начал сомневаться в этом. И результат это сомнения воплотился в целый веер научных школ – от социологии до аналитической психологии, антропологии, культурологии, этнологии и т.д., включая естественные науки. Началось настоящее соперничество между временем (диахронизм) и пространством (синхронизм), которое задело не только полемику между отдельными науками, но и развело по-разные стороны ученых, работавших в пределах одной и той же дисциплины.

Пространство наш друг

Теперь попробуем рассмотреть фактор пространства в контексте социологии глубин и соотнести его с имажинэр, с антропологическим траектом.

Вспомним, как мы определяли имажинэр, воображение. Время – абсолютный враг воображения, оно в чистом виде есть смерть. Не заполненное работой воображения и его продуктами время представляет собой пустое движение к смерти. И поэтому главная задача воображения – так или иначе справиться со временем. Время как таковое есть абсолютная антитеза воображения (имажинэр), и поэтому воображение всячески стремится сделать его иным, нежели оно есть само по себе, то есть превратить его в нечто иное. Из этой работы и рождается социальное время – время как социальный конструкт.

Пространство не находится по ту сторону от воображения (имажинэра). Оно находится по эту сторону от него. Пространство есть антивремя. Это не свойство отчужденного объекта, это -- свойство животрепещущего траекта. Воображение всегда пространственно. Воображение и есть пространство. Не то, чтобы пространство нужно, чтобы воображение смогло продуцировать свои образы, мифы и архетипы. Образы, мифы и архетипы суть выражение пространства как синхроничности, как формы преодоления времени, каптивации (улавливания) времени, его пре-ображ-ения – то есть переведения во (вневременной) образ.

Поэтому Жильбер Дюран говорит, что в пространство есть анти-рок, то есть противоположность времени (смерти). «Пространство наш друг», цитирует он высказывание проницательной женщины-психоаналитика принцессы Марии Бонапарт (1882–1962)(2).

Воображение – карта

Столь важное значение пространства для воображения отражается в самой идее представления большинства символов в виде двухмерного изображения. Подавляющее большинство живописных изображений выполнены в модели плоской. Активное воображение само достраивает перспективу. Лишь живопись Ренессанса изменила это фундаментальное правило.

Воображение есть визуальная карта, распростертая антропологическим траектом. Это карта и есть образование внутреннего и внешнего мира.

В рамках дуализма культура/природа, можно сказать, что пространство – это культура, а время – природа. Социум как прямое выражение культуры и основная форма работы воображения неразрывно и в самой своей сути связан с пространством. Пространство – это глубинная основа общества, его бытие.

Важнейшим свойством пространства для воображения является возможность пространственно зафиксировать движение и тем самым справиться со смертью, преодолеть смерть. Перемещение предметов в пространстве может заменять собой перемещение их во времени, а значит, перемещаемый предмет можно изобразить синхронно в различных состояниях. Множество примеров этого мы встречаем в традиционных для Египта и Греции изображениях и орнаментах, в иконных клеймах, где основной образ обрамлен синхронным изображением основных событий из жизни и подвигов святого.

Является ли пространство социальным конструктом?

Здесь можно задаться вопросом: является ли пространство социальным конструктом?

Ответ: нет, не является. Пространство предшествует социальности и совпадает с ее творческим организующим началом. Пространство социально, но не вторично в отношении социума. Оно не есть конструкт. Именно с этим связано нежелание Дюркгейма и Мосса переходить к социальному определению пространства, а также косвенный и окольный переход к этой тематике у Хальбвакса – через коллективную память.

Пространство является неподвижным и живым. В структуре воображения поистине живое только то, что неподвижно (вечно, а-темпорально). Все живое во времени уже частично мертво.

С этим связано бесчисленное число мифов разных народов, которые описывают географию посмертного мира, в котором нет времени, но есть пространство. Отсюда сама структурная топика трех миров – небесного-земного-подземного, которая лежит в основе мифологической географии. Пространство обладает иммунитетом по отношению к смерти.

Метод изучения пространства через историческую топику

Сейчас уже понятно, что наше рассмотрение в предыдущей главе исторической топики трех социокультурных фаз, которую мы взяли за стартовую позицию в разборе темы социального времени, само по себе было структуралистским, так как помещало время и его различные разновидности в синхронную пространственную карту.

Распознав синтагму как синтагму и предложив также осмыслять ее через парадигмальный анализ, то есть выясняя ее морфологию и при этом дополнительно указывая на этаж мифоса, ушедшего на определенном этапе в знаменатель, но никуда не исчезнувшего, мы уже расчистили путь для того, чтобы использовать эту модель не как календарь, но как карту. Соответственно, мы можем воспользоваться ей для классификации пространства – как его понимают те или иные социумы.

Иными словами, обосновав пространственную природу социологии и пространственную в квадрате природу структурной социологии (как структуралистской социологии, социологии глубин), мы займемся сейчас тем, к чему подошел Халбвакс. Если рассмотреть пространственность как неизменность, синхронизм, то он относится к социологии двояко -- как ее внутреннее измерение, сопряженное с глубиной природой самого метода (морфология, социум как пространство) и как внешняя проекция этого свойства. Можно сказать, что антропологический траект (как силовой потенциал борьбы со временем) растянут между двумя пространствами, двумя синхронизмами, между двумя вечностями – внутренней вечностью архетипов и внешней вечностью наблюдаемых форм.

Часть 2. Пространство Премодерна

Архаика и имажинэр

В архаических типах общества мифос полностью доминирует; он не соседствует с логосом -- он присутствует на месте логоса, заменяет его собой. Поэтому изучение этих обществ и их представлений есть практически то же самое, что изучение структур воображения, имажинэра. Общество (точнее, община, по Ф.Тенису) здесь есть прямое выражение коллективного бессознательного и его режимов, архетипов, символов.

Мифологическое пространство

Мифологическое пространство в архаике есть строго то же самое, что и пространство мифа. Между структурой воображения и структурой восприятия мира – прямого, непосредственного, конкретного, окружающего – нет никакого зазора. Более того, пространство и миф суть одно и тоже. Миф помещен в пространстве, а пространство в мифе. Но здесь все же есть один нюанс.

Мифос по-гречески это «повествование» (подразумевается, что повествование о богах и героях, то есть повествование об архетипах). Но будучи повествованием, сам миф несет в себе нечто от синтагмы, от диахронического развертывания. В мифе, который есть способ борьбы со временем, есть следы самого времени. Поэтому Леви-Стросс говорил о мифеме, атомарной частичке мифа, которая является неизменной и постоянной, всплывая в мифе как в повествовании в разных комбинациях.

Миф сам должен быть приведен к пространственной матрице, то есть осмыслен в контексте своей структуры. Как и в случае социологического метода (и антропологического траекта) пространство находится у мифа внутри и вовне. Сам миф есть выраженнное в диахронической форме повествования развертывание синхронической картины, описание многослойное и репитативное, образа, карты, фигуры. И вместе с тем рассказывание мифа предопределяет морфологию внешнего мира – путешествия богов и героев оставляют следы в виде сакральной географии, полной священных рощ, табуированных мест, очагов того или иного культа, городов, страхов, чудовищ, народов и точек притяжения. Через диахронику повествования миф транслирует во вне синхронику своей внутреннейшей природы – порождая синхронизм географии и геометрии.

Миф своим движением утверждает неподвижное, как отражение его внутреннего покоя.

Три режима мифа

Обратимся снова к Жильберу Дюрану, под сенью чьих идей и теорий протекает наш курс. Все три группы мифов являются конститутивными для морфологии мифологического пространства. Все они и есть пространство, но каждая группа делает это по-своему.

Героическое пространство – образы вертикали

Героический режим диурна конституирует один тип пространства -- пространство вертикали. Это -- пространство с одним измерением. Постуральный рефлекс младенца прочерчивает траекторию полета. Становясь доминантой, этот рефлекс формирует масштабные миры вертикали.

Можно представить себе работу героического мифа как утверждение одной оси Z -- без Х и Y.

На этой оси находятся различные побочные пространственные структуры, но пара верх-низ служит для них основой. Мифологическая Вселенная развертывается, отправляясь от этой героической оси. На вершине ее – трон высшего существа, внизу – ужас, тьма, бездна и смерть. Многие народы считают полярную звезду гвоздем, осью, оселком колеса.

Одномерное пространство героя выражена в геометрии молнии, а также прямой линии, меча, царского скипетра. Молнии и скипетр — атрибуты небесного Зевса. Само представление о линии, изображение линии – это следствие мифологической интуиции пространственной вертикальности. Человек, встающий на ноги, ребенок, учащийся ходить – это жест творения пространства вертикали.

Гора, холм, выпуклость, утес – это фигуры диурнического мифа. Сюда же относится и галерея гигантских фигур, великанов, которые также населяют пространство в его вертикальном измерении. При чем повсюду может разверзнутся бездна. Бытие по вертикали (вертикальный траект) организовано между полетом и падением, растянуто между ними. Важно заметить: вертикальный миф не отражает природные явления, он конституирует их как явления культуры через наделение их культурными (то есть в данном контексте сакральными) свойствами.

Еще одна важнейшая составляющая пространства диурна – это участие в нем света и существ света. Чистый полет требует объединения движения и света, отсюда берут начала фигуры ангелов, световых духов, световых людей (А.Корбен посвятил этой теме одну из своих работ «Световой человек в иранском шиизме»(3)). Ангел -- необходимый важнейший элемент этого пространства, и сон Иакова, в котором он видит спускающихся с небес и поднимающихся туда световых существ, есть фундамент архитектуры мифологической Вселенной. По вертикальной оси (шесту, столбу) шаман поднимает на небо. Эта же ось символизируется центральным шестом в вигваме индейцев или юрте кочевников Сибири и Севера. У тюркских народов вертикальное измерение зафиксировано в дымнике – отверстии наверху юрты, куда выходит дым. (По древне-монгольскому преданию «Сокровенное сказание»(4), божественный предок-дух рода Кият-борджигин, из которого вышел Чингисхан, явился к его праматери Алан-гоа через дымник юрты – то есть по вертикальной оси). Световой дождь, в виде которого Зевс спустился на Данаю, относится к этой же категории мифов о пространстве.

Еще одно важное выражение героического пространства – это камень. Неподвижность камня есть отражение (проекция, выражение) основного качества пространства – неподвижности, синхронности. Отсюда предания о каменных людях, о петрификации героев и мифических королей, а также сюжеты о рождении богов (иранский Митра) и героев (Сослан нартовского эпоса) из камня.

В этом режиме, в котором преобладает дуализм, формируется также дуальная структура пространства – верх/низ, что является выражением визуального дуализма свет/тьма.

В сакральной анатомии этому соответствует позвоночник, на двух экстремумах которого находятся самый ценный орган (мозг) и самый презираемый (режимом диурна) – гениталии. На перестановке этих двух полюсов местами основаны многие мистические практики – например, кундалини-йога.

Драматическое пространство

В режиме ноктюрна развертывается иная логика пространства. На этот раз пространство вытягивается горизонтально и в форме круга. Если вертикаль нацелена на уничтожение времени, на поражении его стрелой, на его отмене, то круговой горизонтальный план (часто имеющийся воплощение в виде символа мандалы) улавливает время, вбирает его в себя. Мы имеем дело с классической стратегией эвфемизма.

Поэтому фундаментальной моделью пространства является синхронический круговой календарь – аналогичный руническому или тибетская мандала. Круговые календари встречаются на самых архаических пластах древних культур. Они представляют сбой одновременно календарь и карту, то есть трактуют время как пространство, тем самым делая время менее опасным, менее антагонистическим, менее природным и более культурным.

Смена сезонов, отображаемая на круговом календаре, наглядно убеждает в том, что время побеждено, что карта мира остается неизменной и что движение во времени есть не более, чем перенос внимания с одной точки синхронической картины на другую. Круговой календарь есть важнейший инструмент для достижения бессмертия.

В календаре-карте часто мы видим вместе солнце и луну, светила дня и светила ночи. Это также символическое указание на антитемпоральную направленность мандалы или ее эквивалентов.

Круговой космос, Вселенная-колесо постоянно вращается, но это вращение по кругу есть всегда повторение одного и того же. Из этой модели возникает представление о сторонах света. Стороны света определяются в разных культурах по разным признакам – чаще всего по астрономическим наблюдениям, связанным с точками восхода и захода солнца в зимний, летний и весенне-осенний периоды(5).

Пространство драматического мифа ритмизировано, то есть в нем развертывается диалектика пар противоположностей – световые и теневые моменты сменяют друг друга.

Драматическое пространство это пространство движения, но двжения по кругу, которое представляет